|
|
Сочуствие
- Маги не помогают друг другу так, как ты помог
Паблито, - продолжала
она. - ты вел себя, как человек с улицы. Нагваль
научил нас всех быть
воинами. Он говорил, что воин не имеет сочувствия
ни к кому. Для него
иметь сочувствие значило, что ты желаешь, чтобы
другой человек был похож
на тебя, был в твоей шкуре, и ты протягивал ему
руку помощи как раз для
этой цели. Ты сделал это с Паблито. Самая трудная
для воина вещь в мире -
предоставить других самим себе. Когда я была
толстая, я беспокоилась, что
Лидия и Жозефина едят недостаточно. Я боялась,
что они заболеют и умрут от
недоедания. Я не щадила сил, чтобы откармливать
их, и я имела самые лучшие
намерения. Безупречность воина состоит в том,
чтобы предоставить их самим
себе и поддерживать их в том, что они являются
безупречными воинами.
- А что, если они не являются безупречными
воинами?
- Тогда твой долг - быть безупречным самому и не
говорить ни слова, -
ответила она. - Нагваль сказал, что только маг,
который видит и является
бесформенным, может позволить себе помогать
кому-либо. Вот почему он
помогал нам и сделал нас такими, какие мы есть. Не
думаешь же ты, что ты
можешь ходить всюду, подбирая людей на улице,
чтобы помогать им.
Дон Хуан поставил меня лицом к лицу с дилеммой,
что я никаким
способом не мог помогать моим близким существам.
Фактически, согласно его
мнению, каждое наше усилие помогать является
произвольным актом,
руководимым исключительно нашим своекорыстием.
Однажды я был вместе с ним в городе, я поднял
улитку, которая лежала
посреди тротуара, и бережно отнес ее под какой-то
виноградный куст. Я был
уверен, что если бы я оставил ее посреди тротуара,
люди рано или поздно
наступили бы на нее. Я думал, что убрав ее в
безопасное место, я спас ее.
Дон Хуан указал, что мое допущение было неточным,
потому что я не
принял во внимание две важные возможности. Одна
была та, что улитка, может
быть, ускользнула от верной смерти, от яда на
виноградных листьях, а
другая возможность та, что улитка имела
достаточно личной силы, чтобы
пересечь тротуар. Своим вмешательством я не спас
улитку, а только заставил
ее утратить то, что она с таким трудом достигла.
Я захотел, конечно, положить улитку обратно туда,
где я нашел ее, но
он не позволил мне. Он сказал, что это была судьба
улитки, что какой-то
идиот пересечет ее путь и заставит ее прекратить
ее продвижение. Если я
оставлю ее там, куда я положил ее, она, может быть,
будет в состоянии
снова собрать достаточно личной силы, чтобы
пойти туда, куда она
собиралась пойти.
Я думал, что понял его мысль. Очевидно, я лишь
поверхностно
согласился с ней. Самой трудной вещью для меня
было предоставить других
самим себе.
